Потомственный московский священнослужитель, один из трех первых насельников Новоспасского ставропигиального монастыря после возобновления в нем иноческой жизни, а ныне — настоятель храма Сорока Севастийских мучеников в Спасской Слободе игумен Илия (Чураков) не менее известен и как ученый-биолог. В его келии под образами стоит прекрасный аквариум с австралийскими радужными рыбками, а одну из стен занимает стойка террариумов с коллекцией экзотических ящериц и редких черепах.
— Отец Илия, служение у алтаря Господня и увлечение практической биологией не очень привычно и встречается редко. Что для Вас первично? Кто Вы прежде всего — священник или ученый?
— Очень сложно разделить эти понятия, поскольку во мне органически сосуществуют два начала: служение Богу в качестве священника и служение науке. Я верующий с детства, из семьи потомственных священнослужителей. Мой отец, протоиерей Борис Писарев, был настоятелем храма преподобного Пимена Великого, так что я с самого рождения рос в православной среде.
А любовь к природе у меня от обоих родителей: папа был аквариумистом, а мама держала в террариумах древесных лягушек. Мама была дочерью священника, но работала в библиотеке и зачитывалась книгами о дикой природе. И я мальчишкой бегал к ней туда, в библиотеку, и всю эту литературу по биологии перечитал. Так что аквариумы и террариумы тоже окружали меня с детства. Уже школьником я серьезно увлекся наукой, оставаясь при этом глубоко верующим человеком — одно другому не мешало совершенно.
Впоследствии, когда я стал задумываться о том, куда поступать, выбор между биологическим и духовным образованием я совершил по зову сердца. Моим крестным был известный протодиакон Сергий Громов, служивший ризничим при Святейшем Патриархе Алексии I в кафедральном Богоявленском соборе в Елохове. В душе я давно решил, что пойду по пути церковного служения, стану священником, как и мои отец с дедом, и буду поступать в семинарию.
А любовь к рептилиям, амфибиям и рыбам остается моим увлечением. Афонский старец преподобный Порфирий Кавсокаливит писал, что наши современники часто бывают подвержены стрессу, особенно в больших городах, поэтому прогулки по лесу, наблюдения за животными, птицами, рыбами дают человеку пищу для души, потому что, глядя на творение Божие, мы всегда помним и о Творце, Который создал всю эту красоту.
— Существует поверье, что держать дома рептилий — грех, потому что змея — символ нечистого духа, ящерица — подобие дракона и т.д. Откуда взялись эти слухи и насколько они обоснованны?
— Корни этого суеверия лежат в Ветхом Завете. Там перечислен ряд нечистых животных, к которым нельзя прикасаться: ящерицы, зайцы, свиньи, рыбы без чешуи (угорь, осетр, сом и др.). Но в Деяниях святых Апостолов мы читаем, что, когда Петр возразил Богу: Нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого (Деян. 10:14), Господь ему ответил: Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым (Деян. 10:15). Мы смотрим на красоту природы и прославляем Творца, ибо Он вся премудростию сотворил еси (Пс. 103:24). Когда я слышу словеса околоцерковных «знатоков» о якобы нечистоте и запретности змей, крокодилов, игуан и т.п., мне хочется напомнить им слова Спасителя из Евангелия: …будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф. 10:16). Змеи присутствуют в символике архиерейских жезлов! А если мы посмотрим на иконостас почти любого афонского храма, то увидим: справа и слева от креста на навершии изображены драконы как символ мудрости.
— Расскажите, пожалуйста, когда и почему Вы приняли для себя решение о постриге, о том, что Ваш путь — не только священство, но и монашество?
— Примерно в 14 лет. Во многом на это решение повлияли прочитанные мной книги из библиотеки моего деда, в которой было много произведений духовной литературы, в том числе старинная книга, которая называлась «Письма святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской», иеромонаха Сергия (Веснина). Эта книга из библиотеки Серафимо-Дивеевского монастыря, которую дедушка спас от уничтожения большевиками, до сих пор бережно хранится в нашем доме. Вторая книга, во многом определившая мой выбор, — «Приношение современному монашеству» святителя Игнатия (Брянчанинова). Мои родные хотели, чтобы я был женатым священником, но уважали мой личный выбор.
В нашей семье никогда не было отрицательного отношения к монашеству. Мой дед дружил и с будущим Святейшим Патриархом Пименом, и с архиепископом Саратовским и Вольским Пименом (Хмелевским), и с митрополитом Рижским и Латвийским Леонидом (Поляковым), с которым вел обширную духовную переписку, и с архимандритом Кириллом (Павловым), который стал моим духовником. Письма владыки Леонида сегодня находятся в моем личном архиве. А следуя благословению недавно преставившегося ко Господу отца Кирилла, я в свое время остался в Москве, хотя искренне желал монашествовать на Святой Горе Афон. У меня есть подаренные старцем епитрахиль и поручи зеленого цвета, которые я храню как великую святыню. Отец Кирилл пребывает в моем сердце всегда…
И, как я уже говорил, у моих деда и отца было очень много друзей среди духовенства. Все эти люди часто приходили к нам в дом, были у нас желанными гостями. В нашем доме собирались друзья, священники и монахи, и будущий Патриарх Пимен всегда просил деда сыграть на пианино «Тишину» Бетховена… Духовником дедушки был протоиерей Петр Шипков, перенесший множество арестов, побывавший в большевистских лагерях и ссылках. Последние годы он служил в Боровске, а до того был секретарем митрополита Петра (Полянского).
Еще до настоятельства и протоиерейства мой отец был композитором, регентом храма мучеников Флора и Лавра. Среди его произведений — мелодии к тропарям Владимирской иконе Божией Матери «Днесь светло красуется славнейший град Москва…» и преподобному Пимену Великому «Слез твоих теченьми пустыни безплодное возделал еси…», которые с любовью исполняются и в наши дни.
Таким образом, моя духовная семья, к которой я отношу не только родных мне людей, но и друзей нашего дома, во многом повлияла на мое решение стать священнослужителем и монахом.
— Не мешает ли экзотическое хобби монашескому пути? Видимо, довольно непросто совмещать иноческую жизнь и увлеченность мирским занятием — уходом за животными…
— Священнослужитель — тоже человек, и он может иметь свои увлечения и интересы, это нормально. Из истории мы знаем, что даже многие святые подвижники дружили с животными. И аквариумы в храмах — явление, кстати, не такое редкое. Однажды на Афоне, поднимаясь к одной из келий, что высоко в горах, я увидел в архондарике отцов-пустынников, которые пили кофе рядом с прекрасным ухоженным аквариумом литров на 200-250. По его состоянию было ясно, что эти монахи — явно большие умельцы в аквариумистике. И это на Святой Горе, куда и подняться-то можно только пешком, а этот немаленький аквариум принести — только на спине.
В монастыре Превели на Крите, например, тоже содержится множество экзотических животных, в том числе и рептилий. Да и не только в Греции! У нас при монастырях, например, в Подмосковье тоже есть зоопарки — в Ново-Голутвине женском монастыре, в Николо-Пешношском мужском монастыре и т.д. Когда я служил в Новоспасском монастыре, там был зимний сад с аквариумами и террариумами.
— Вы были одним из первых насельников этой обители…
— Я еще учился в семинарии, когда Церкви начали потихоньку возвращать отобранные большевиками храмы и монастыри. К 1991 году, когда вернули Новоспасский монастырь, я был уже иеромонахом. А с владыкой, тогда архимандритом Алексием (Фроловым) я был знаком еще с тех времен, когда он был иеродиаконом и преподавал мне в семинарии общую церковную историю. Именно он предложил мне начать освоение Новоспасского монастыря, и я с радостью откликнулся на его призыв. На первых порах нас было всего трое — архимандрит Алексий и два иеромонаха. Мы и стали первой братией Новоспасского монастыря.
Собственно, реально тогда был возвращен только захламленный Спасо-Преображенский собор, исключая галерею, трапезную и хлебодарную палаты, расположенные с ним под одной крышей. Мы взяли лопаты в руки, носилки и начали расчищать собор. Таскали горы мусора. В алтарь мы вошли — там каменная глыба лежала. Это был престол. Другой глыбой оказался жертвенник. Отец архимандрит покропил — и мы стали облачать их материалом.
В келейных и хозяйственных корпусах были какие-то конторы, работали реставраторы… Мы даже спали в маленькой ризнице, пристроенной к собору еще до революции, прямо на полу. В храме на втором этаже варили картошку и ели ее с хлебом, пили чай. Больше ничего у нас не было, потому что не было денег. Не на что было купить. Сами работали все с утра до вечера. Вскоре к нам присоединился еще один монах, потом еще один, и таким образом постепенно в монастырь вернулась жизнь. Позже отдали и келейные корпуса, и настоятельский корпус — жизнь наладилась.
— А как получилось, что Вы покинули монастырь и стали настоятелем приходского храма?
— Когда Церкви передали храм Сорока Севастийских мучеников, его восстановление поручили нашей братии, так как храм находится в одном месте с Новоспасским монастырем, хотя к обители никогда и не относился. Меня назначили настоятелем, но я продолжал быть насельником монастыря — нес послушание благочинного и ризничего, фактически совмещая два служения — монастырское и настоятельское.
Очень интересно историческое переплетение судеб храма и обители. Как и сейчас, до революции Новоспасский монастырь был ставропигиальным и подчинялся Московской синодальной конторе Святейшего Правительствующего Синода, а храм Сорока Севастийских мучеников относился к ведению митрополитов Московских. Первоначально прихожанами этого храма были рабочие, строители и инженеры, которые строили и реконструировали Новоспасский монастырь. Почему этот храм был освящен именно в память мучеников Севастийских? Как мы знаем, в Новоспасском монастыре находится усыпальница Дома Романовых, при входе в которую нас встречают два герба — орел и грифон. Грифон — это герб Романовых. В этом склепе похоронены предки и родственники царствующей династии. Из истории мы знаем, что великий князь Иоанн был женат на Софии Палеолог, а небесными покровителями императорского дома Палеологов являются как раз Севастийские мученики. Поэтому для того, чтобы подчеркнуть родство и преемственность этих императорских династий, храм и получил имя Сорока мучеников.
Когда в 1812 году в Москву вошел Наполеон, настоятелем храма был замечательный священник Петр Гаврилов-Вельяминов, подвиг которого состоит в том, что он отказался раскрыть французам место, где спрятал церковную утварь, святыни и ценности. За это он был мученически казнен захватчиками, причем французы не оставили его в покое даже мертвого: заподозрив, что сподвижники отца Петра тайно сокрыли ценности в его могиле, враги разрыли ее, но, разумеется, ничего там не нашли. И сегодня останки праведного священника покоятся на кладбище Новоспасского монастыря.
А уже во время моего настоятельства приход постепенно разросся, нагрузка существенно увеличилась, и такое совмещение стало проблематичным. В храме нужно было срочно заниматься реставрационными работами, строить колокольню, укреплять конструкции и делать многое другое. Поэтому меня освободили от монастырского служения и оставили только настоятелем. Теперь у нас есть и звонница с колоколами, и замечательный молодежный хор из студентов Консерватории и Института имени Гнесиных. И вообще, прихожан действительно много, в основном это семьи с детьми. По воскресеньям в храме очень много молодежи — студентов, школьников…
Сейчас, наконец, молодежь начала ходить в храм, устремляться к Богу. Меньше стало тех, кто говорит, что им не нужна Церковь, потому что «вера в душе». Молодые люди постепенно все больше понимают, что храмовая молитва — это совсем не то, что домашняя. Ведь сказал Господь: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18:20). Мы все — и священнослужители, и монахи, и миряне — составляем единое Тело Христово. Не может ведь существовать один орган без всего тела: глаз сам по себе или рука сама по себе не может быть. Все они гармоничны, только если находятся вместе. А самое, конечно, важное в церковной жизни — Евхаристия, когда мы причащаемся, становимся общниками Тела и Крови Христовых. Литургия — это ведь буквально общее дело, общественное служение.
Беседовал Андрей Клочков
