Интервью декана исторического факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета священника Андрея Постернака.
— Сейчас часто приходится слышать, что вот, мол, в Российской империи элита была великодушнее. Мы действительно знаем множество высокопоставленных меценатов того времени, достаточно вспомнить святую княгиню Елизавету Федоровну, основательницу Марфо-Мариинской обители. Сегодня, к сожалению, нельзя сказать, что благотворительность — массовое явление среди богатых людей. С чем это связано?
— В Российской империи здравоохранение и социальная защита всегда во многом лежали на плечах общества. Поэтому меценаты, частная благотворительность были, по сути, частью всей социальной системы, как бы взамен государственной. Жертвовать часть своих доходов на благие дела было своеобразным долгом дворянства. В наше время частная благотворительность не может конкурировать с государственным здравоохранением и службами соцзащиты. Это совершенно нереально, да и не нужно. Но это не значит, что нет людей, которые не помогают нуждающимся. Просто эти инициативы по-другому выражаются, и это понятно — поменялось общество. Сейчас благотворительность, в том числе и под эгидой Церкви, связана с деятельностью некоммерческих организаций, фондов… Те же самые православные школы — они ведь в значительной степени существуют за счет благотворителей, жертвователей. Государство если и вносит свою лепту, то не везде, в Москве — помогают, в других городах — нет. Поэтому тут до сих пор очень много зависит от людей, которые хотят помогать ближним.
— Масштаб благотворительной деятельности княгини Елизаветы огромен. Но она еще и выступала новатором, когда создавала Марфо-Мариинскую обитель. Общин сестер милосердия тогда было множество, но Елизавета Федоровна хотела организовать работу так, чтобы это была не только помощь ближним, но и переход от сестринского служения к монашескому, я правильно понимаю?
— Да, это было новым явлением для Российской империи. У Елизаветы Федоровны была мысль создать такую женскую общину, которая бы отличалась от общин сестер милосердия, которых на тот момент в Российской империи было больше ста. Елизавета Федоровна считала неправильным, что эти заведения превратились, по сути, в светские медицинские учреждения для подготовки, как бы мы сейчас это назвали, медицинских сестер, то есть религиозная составляющая здесь ушла на второй план. И поэтому княгиня хотела, чтобы в ее обители было больше внимания уделено духовной жизни, с другой стороны, она понимала, что если заниматься благотворительностью, то сестры не могут быть монахинями, которым необходимо пребывать в уединении, в молитве. Поэтому Марфа-Мариинская обитель не была ни монашеской, ни — в буквальном смысле — общиной сестер милосердия, — здесь было нечто среднее между монашеским путем и сестринским, благотворительным. Елизавета Федоровна предполагала, что в будущем это станет новой формой служения женщин в Церкви, и хотела закрепить это в статусе православных диаконисс…
—Но диакониссы, если посмотреть исторически… Такие, какие они были в начале первого тысячелетия — это ведь не совсем то, что хотела создать Елизавета Федоровна?
— Да, это уже отдельный вопрос — насколько то, что она хотела создать, можно назвать действительно восстановлением древнего служения. Очевидно, что древние диакониссы в большей степени все-таки занимались церковными делами, связанными с помощью женщинам в церковной жизни. Например, они помогали в крещении взрослых женщин, следили за порядком на женской половине храмов… Да, они могли посещать больных женщин, но это была только одна из функций, главным же было осуществить связь между женщинами в общине и священниками, для соблюдения благоприличия, для правильной организации церковной жизни. Со временем их функции действительно стали сближаться с диаконскими, можно так аккуратно сказать. Но то, что хотела восстановить Елизавета Федоровна, рукоположение в чине диаконисс, это, конечно, была несколько искусственная реконструкция. Я думаю, именно поэтому она в конечном счете получила отказ, потому что Синод считал возможным восстановление служения диаконисс только в полном объеме, какое-то половинчатое решение членов Синода не устраивало…
— Чтобы было канонически, как в первом тысячелетии?
— Да. Кстати, в каком-то смысле то, что хотела создать Елизавета Федоровна было гораздо более близко протестантской традиции, поскольку в лютеранской Церкви в XIX веке служение диаконисс было как раз-таки восстановлено… В частности, в Германии подобные общины существовали, при этом они, конечно, не были монашескими, потому что в протестантизме, как известно, монашества нет. Но общины эти были религиозные, женщины там соблюдали определенный порядок, молились. В каком-то смысле проект Елизаветы Федоровны был более близок, по форме, по крайней мере, протестантской традиции…
— Но насколько я знаю, сейчас диакониссы есть — правда чуть ли не в единичном случае, но все же. В Александрийской Церкви, кажется… Как Вы думаете, сейчас стоит ли полноценно восстанавливать институт диаконисс?
— Не знаю, насколько это возможно и обоснованно ли… Кстати, этот вопрос поднимался еще задолго до Елизаветы Федоровны. В первой половине XIX века что-то подобное предлагал на обсуждение архимандрит Макарий (Глухарев), который был миссионером в Сибири. Он написал целый проект, обращенный к святителю Филарету. Там была очень простая мысль, что диакониссы должны выполнять катехизаторские функции, то есть общаться с женщинами в языческих селениях и приводить их ко Христу. Второй проект предлагал священник Александр Гумилевский, будучи духовником Крестовоздвиженской общины сестер милосердия. У него была похожая мысль, что община должна иметь такой сугубо религиозный характер. В начале XX века на Предсоборном Присутствии также обсуждался этот вопрос, и настоятельница Леснинского монастыря игумения Екатерина (Ефимовская) предлагала похожий проект реализовать. Елизавета Федоровна была не первой, кто это предложил, однако существенное отличие было в том, что до нее диаконисс видели больше как миссионеров. Собственно и сейчас в Александрийской Церкви чин диаконисс восстановлен именно с этой целью. И да, так как у нас сохраняется общение с этой Церковью, можно признать, что в Православной Церкви и сейчас действует чин диаконисс, несколько лет назад рукоположены первые диакониссы. Но, повторюсь, с катехизаторской целью, что важно, для территории Конго. Там это вполне обосновано. В России же все-таки нет такой специфики, как в Африке, и поэтому, на мой взгляд, такое нововведение было бы искусственным конструктом.
— То есть в начале XX века, когда Елизавета Федоровна предлагала Вселенскому Собору восстановить чин диаконисс, это было нужнее, чем сейчас?
— Отчасти — да. Елизавета Федоровна хотела таким образом повлиять на кризис духовной жизни, как-то реанимировать ее, и при этом способствовать активности церкви в благотворительной сфере. Однако ее предложения в конечном счете не были утверждены Собором. И это символично. То есть в эпоху, когда это, возможно, было более востребованным и нужным, чем в наше время, даже тогда, Собор решил, что такой проект избыточен.
—А как сейчас все устроено в Марфо-Мариинской обители? Что-то от начинаний Елизаветы Федоровны осталось?
— В Марфо-Мариинской обители попытки возрождения проекта диаконисс были и в девяностые, и в нулевые годы, однако они ни к чему не привели. Понимаете, сама Елизавета Федоровна считала, что нужно сохранять этот хрупкий баланс между светским и монашеским служением, и Марфо-Мариинская обитель могла его соблюдать, потому что сама Елизавета Федоровна была святой женщиной, и потом — влиятельной особой. Она была таким центром, вокруг которого все формировалось. В наше время таких личностей, к сожалению, равных княгине не было, и наверное, и нет. И поэтому роль ядра и центра сейчас берет на себя монашество как институт. Кстати, Елизавета Федоровна отнюдь не отвергала монашество, наоборот, считала, что это то, к чему надо стремится, в том числе и сестрам Марфо-Мариинской обители. Поэтому в наше время принято такое соломоново решение, когда в обители восстановлен монастырь, и он находится в самом центре активной социальной деятельности. Сами сестры непосредственно ей не занимаются. Но именно Марфа-Мариинская обитель патронирует те направления, которые вполне соответствуют заветам Елизаветы Федоровны. Это помощь больным детям, нуждающимся, нищим. Работает гимназия православная. И такой подход, на мой взгляд, позволяет решить эту дилемму между светским и монашеским образом жизни.
— Кстати говоря, расскажите немного подробнее о деятельности Марфо-Мариинской обители сегодня. Я знаю, что при Елизавете Федоровне сестры ходили по Москве, помогали страждущим, доставали детей из рабства с Хитровки. Сейчас есть что-то подобное?
— Сейчас все несколько иначе. Таких вопиющих безобразий теперь меньше, а Хитровка и вовсе — фешенебельный центр Москвы, где все мечтают получить квартиру. Это не значит, что нет нуждающихся. Просто сейчас помощь устроена иначе и носит точечный характер.
— В завершение нашей беседы, хочу задать еще несколько вопросов о православной литературе. Сейчас она все больше беллетризуется. Видите ли Вы в этом какую-то проблему?
— Вообще, православную литературу нельзя жестко отделять от собственно литературы. Она испытывает на себе те же, как сейчас модно говорить, тенденции. И чтобы родились шедевры, нужно большое количество авторов, произведений. Обширное пространство жанров, направлений. В этом смысле православная литература уже занимает свою значительную нишу в современном литературном пространстве. Если вы зайдете в книжный магазин, вы увидите книги Олеси Николаевой, Тихона (Шевкунова), Ярослава Шипова. Много книг, на самом деле. И фэнтези, и бытовые рассказы, и назидательные притчи, и беллетризованные воспоминания, и документальные публикации. Очень важно, что не чинится никаких препятствий авторам — в цензурном смысле. Я считаю, что это очень важная характеристика современной литературы, которая без такой свободы, внутренней и общественной, как и любое творчество, существовать не может. Другой вопрос, что иногда эта свобода выражения используется не для созидания, объединения общества и проповедования истинных духовных ценностей, а, как это часто бывает в современной постмодернистской литературе, — совсем наоборот. Даже, порой, под видом каких-то формально провозглашаемых «христианских» сюжетов проводятся свои собственные идеи, создается некое эстетическое пространство, но к духовной жизни никакого отношения такие произведения не имеют. Например, роман Умберто Эко «Имя розы». Он явно содержит некую церковную проблематику. Но на самом деле он очень далеко уходит от сути христианской проповеди, от христианских ценностей. И таких произведений достаточно много.
— И как же различить православному читателю, где христианские смыслы — только ширма и ничего более, а где они — в центре произведения?
— Есть книги, которые получают рекомендацию Издательского Совета Русской Православной Церкви, это значит Церковь не находит в этих произведениях чего-то противоречащего вероучению, церковной линии. Но получение этой рекомендации — свободная воля авторов.
— Возможно, что Церковь будет давать в будущем и характеристику «не рекомендовано»?
— Думаю, нет. Так можно прийти к идее «Индекса запрещенных книг», который у католиков существовал, но уже давно не обнародуется. Любой перечень запрещенной литературы вызовет негативную реакцию в современном обществе.
— И привлечет внимание.
— Возможно. Поэтому система запретов ни в коем случае не нужна — она попросту будет неэффективна.
Беседовал Иван Коротков
