Если зайти на официальный сайт Московской Патриархии, то нередко, читая новости о богослужениях, совершенных Святейшим, можно увидеть слова: «богослужебные песнопения исполнил хор Православных добровольцев. Регент — А. Голик». Анна Голик стояла у истоков этого хора, она его собирала, она его руководитель, администратор, про себя говорит, что она — его мать. На сайте храма Спаса Нерукотворного Образа в Перове опубликована статья Анны, в которой она рассказывает о своем любимом «детище», о том, как стать певчим хора и почему туда не берут, если человек считает, что главное — «петь с Патриархом Кириллом».
«Нас собрал преподобный Сергий Радонежский»
Хор Православных добровольцев образовался в 2015 году. В июле 2014-го молитвенно праздновали 700-летие преподобного Сергия Радонежского. Неделю длились торжества, были предваряющие службы, и сам Патриарх Московский и всея Руси Кирилл в них участвовал. Был 15-километровый крестный ход от Хотьково до Лавры. И очень нужна была помощь волонтеров для организации таких серьезных мероприятий. Мы с сестрой поехали на Благовещенское поле (место рядом с Троице-Сергиевой лаврой, на котором был устроен палаточный городок для паломников) от храма, в который ходили. Это сейчас работа добровольцев достаточно налажена, а тогда все только начиналось. Какой же там был духовный подъем! Конечно, были сложности, но в целом это было очень благодатное время. Преподобный Сергий был рядом, и все, кто там трудился, это чувствовали. Мы и сейчас считаем его очень близким святым, можно сказать даже отцом. В Храме Христа Спасителя, где добровольцы по долгу службы часто бывают, самая зацелованная волонтерами икона — это икона Сергия Радонежского. После спевок мы обязательно молимся и всегда поем тропарь Сергию Радонежскому. И на словах «поминай стадо, еже собрал еси, мудре» мы думаем, что это про нас. Это он нас собрал. Мы относимся к преподобному с большим теплом и любовью.
Во время воцерковления у меня была личная проблема — я очень чувствовала одиночество в Церкви. На моем приходе вся немногочисленная молодежь была либо в алтаре, либо на клиросе. А я стояла где-то сбоку — певчей стала не сразу. И даже когда меня уже благословили петь на клиросе, мне не хватало общения с единомышленниками вне службы. Когда мы с сестрой попали на Благовещенское поле, то увидели, что молодых людей, которые ходят в храм и искренне хотят служить Богу, на самом деле много.
Я пятая из пяти детей, и когда я еще была маленькая, мы все вместе ходили в храм. Это продлилось несколько лет, и у меня остались теплые воспоминания об этом. Но полноценной церковной жизнью мы жить перестали и выбирались в храм только на самые большие праздники. Я только в подростковом возрасте поняла, что люблю Церковь и хочу бывать в храме чаще. И по этому поводу с родителями даже были конфликты. Дело в том, что я шесть дней в неделю училась в физмат лицее. На шестой день вечером шла на службу, в воскресенье утром тоже шла в храм. Они думали, что я себя мучаю и не понимали, что для меня, наоборот, это отдушина. Позднее в Церковь вернулись моя сестра и младший из наших трех братьев, мама тоже стала ходить в храм чаще. Сестра сейчас инокиня.
Помню, как в самом начале того периода я выходила из храма и плакала, потому что мне было одиноко. Не было рядом никого, кто мог бы как-то поддержать. И я так радовалась, когда батюшка, к которому я ходила на исповедь, запомнил мое имя! Я тогда выбежала из храма и плакала уже от счастья, что он меня запомнил. А сейчас по имени меня знает Патриарх. Я до сих пор этому очень удивляюсь.
Тогда же пределом моих мечтаний было петь на клиросе. На Пасху и на Рождество мы ездили в храм рядом с нашей дачей. Мне казалось, что если меня туда возьмут на клирос, то в этой жизни мне больше ничего не будет нужно. Мы с сестрой обе окончили музыкальную школу по классу арфы. Нам нравилось, как поют, и мы тоже хотели. Когда уже в Москве я начала сама ходить в храм, в ноябре 2013 года на мои именины меня благословили петь, а в июле 2014 года уже начались «Православные добровольцы».
Одним из идейных вдохновителей нашего волонтерского движения был Михаил Куксов, служивший тогда иподиаконом у Патриарха Кирилла. У Святейшего он взял благословение, и мы начали организовывать различные проекты в Москве и ходить на Патриаршие службы в качестве волонтеров для помощи протоколу. Я помню, в тот год случилась трагедия — столкнулись поезда в московском метро. И нашим первым делом стала поездка по разным больницам к пострадавшим с гостинцами от Патриарха. В одной из палат был парень с крашеными волосами и татуировками. Он рассказал, что сидел в вагоне и читал «Отче наш», и рядом человека задело арматурой, а его — нет. Хотя по этому парню никогда не скажешь, что он будет в метро читать «Отче наш».
Как и любые христиане, мы сопровождали каждое наше мероприятие общей молитвой. Вместе пели «Царю Небесный» перед началом дела и «Достойно есть» после его окончания. Молились перед едой и после трапезы. Пели как могли, но я тогда внимательно слушала ребят и понимала, что есть те, кто поет лучше, чем остальные, и мысленно определяла этих людей в воображаемый «хор». Так в голове у себя я набрала восемь человек. И вот наступила подготовка к Рождественскому флешмобу для поздравления Патриарха с этим великим праздником от молодежи. После Великой вечерни в Храме Христа Спасителя Святейший Патриарх должен был выйти на улицу на специальный помост, с которого было видно то, как более сотни молодых людей выстроились в большую Вифлеемскую звезду с зажженными фонариками в руках. И мы думали, какое музыкальное сопровождение сделать, включить запись или спеть. И я предложила спеть тропарь, кондак, колядку. Тогда я еще не регентовала, у меня не было этого опыта, не было образования, только была идея. Наш руководитель предложил мне этим заняться.
«У меня спрашивают иногда, правда ли, что я бью басов?»
Я думаю, что Господь мудро устроил, что я начала регентовать одновременно с тем, как образовался наш хор. Сейчас я переслушиваю наши записи и удивляюсь, как я тогда не слышала всех ошибок. Думаю, если бы изначально понимала, на каком уровне наш хор, то бросила бы это дело. А так было интересно, я росла вместе с хором. Четвертого января мы собрались за алтарем в галерее Храма Христа Спасителя, чтобы отрепетировать тропарь, кондак и колядку. Помню, как мы спели «Царю Небесный», обернулись друг на друга и поняли, что начали что-то большое, что не закончится этим одним флешмобом. Седьмого января мы поздравляли Патриарха, пели в микрофоны, которые из-за холода отключались. Было очень волнительно, но в целом все прошло хорошо. Я сейчас оборачиваюсь назад и вспоминаю, сколько было историй, сколько Промысла Божия в этих историях, сколько было радости, хотя тогда это и давалось тяжело.
Я осознаю, что Бог мне дал способности, которые просто нужно было развить. И вместе с хором я их развивала. Все время старалась найти какие-то интересные ноты, слушала, как поют в разных храмах, учила всегда несколько партий сразу, когда ходила от метро до дома, то что-то напевала себе, всегда носила камертон в кармане и задавала себе разные тональности прямо на ходу.
Мы все чувствуем, что дело, которым мы занимаемся, это уже намного больше и глубже, чем просто хор. Мы уже стали общиной, в некоторой степени даже семьей. За семь лет уже состоялось три свадьбы внутри нашего коллектива. Как говорят, если хор — это мои дети, то дети детей — это мои внуки. У меня уже трое «внуков» есть.
Для меня регентство — это один из инструментов богопознания. Мне это нужно для моей личной духовной жизни. Поэтому мне сложно брать за это деньги. Я понимаю тех людей, которые поют профессионально и этим зарабатывают. Но для себя поняла, что могу что-то еще делать для того, чтобы не зарабатывать именно пением. У меня есть обычная светская работа, и у многих наших певчих также. Это дает свободу в деятельности с хором. Я могу его развивать в желаемом ключе.
Если человек этим зарабатывает, то привязан к какому-то храму, к деньгам, к графику. А мы можем не петь, если устали. Правда, обычно мы не делаем больших перерывов. Могу сказать, что у нас в хоре, а это примерно 30 человек, все реально верующие христиане, добрые и очень хорошие люди. Регулярно кто-то просит возможности вступить к нам в хор, но я беру далеко не всех. И дело даже не в певческих способностях кандидата, а в его личности, в его намерениях, а также в остальных моих певчих, потому что мне очень важно поддерживать дружную атмосферу в хоре. И если я вижу, что сейчас мы не готовы морально взять нового человека, то я и не буду этого делать. Нового человека нужно принять, с ним подружиться, пустить в сердце, можно сказать. Это целый труд. Я всем новеньким задаю вопрос: «Почему ты хочешь петь в хоре?» И если человек говорит, что хочет петь с Патриархом в Храме Христа Спасителя, то это точно не наш кадр. Процентов восемьдесят нашего служения — это не про торжественность. Это про встать в 6 утра (кому-то даже в 5) или наоборот, не спать ночью, поехать на другой конец Москвы или вообще за ее пределы, это про поездки в СИЗО, это про то, чтобы отдать службе свой единственный выходной или специально двигать свои планы, чтобы с твоим участием набрался достаточный состав. Это каждодневный труд, поэтому невозможно остаться в хоре, если ты не любишь богослужение. Ты по-настоящему должен любить пение и любить Бога. Тогда даже сложности будут в радость.
Регентует ли кто-то, кроме меня? Да, у нас в хоре несколько регентов. Есть те, у кого свой собственный молодежный хор (например, регент молодежного хора Юго-Западного викариатства). Иногда прошу кого-то порегентовать вместо меня, но не все это любят. Все мы — сильные личности, у всех есть своя мысль, что должно быть в пении. Поэтому нужно приложить усилия, чтобы каждый включился в службу и действовал в согласии с остальными.
Наш график разнообразен: службы поем и в будни, и в выходные. Рано утром, иногда днем, вечером, часто — ночью. Возможности у ребят тоже разные. Например, есть люди, которые в выходные и в великие праздники заняты у себя на приходе, но зато они могут приехать на службу в будни. Кто-то еще учится, кто-то работает и может выбираться только на службы в выходные. Кто-то может отпроситься у себя на работе, а кто-то не может. Но в большинстве случаев мы можем набрать достаточный состав для пения на какой бы то ни было службе. Я очень ценю, что у нас есть эта взаимозаменяемость.
Бывали такие моменты, когда хотелось все бросить и всех выгнать. Но всегда, всегда Господь показывал через обстоятельства и людей, что надо обязательно продолжать. Хор — очень хорошая школа терпения и смирения. Но главное — любви. Конечно, по этому поводу лучше спросить у певчих, им со стороны виднее, но я думаю, что у нас сохраняется баланс между дружбой и службой.
Вообще, про мою строгость ходят разные истории. Бывает, я или кто-то из наших ребят приходим в другие храмы и нам говорят: «А это правда, что в хор берут только после консерватории?», «А это правда, что нельзя пропускать ни одной спевки?», «А это правда, что ты басов бьешь?» Мы в своем кругу, конечно, очень смеемся по этому поводу, не совсем понятно, откуда берутся такие мысли у людей. Я бы даже сказала, что дисциплины иногда не хватает, особенно на спевках, на которых половину времени мы болтаем о жизни.
Конечно, по-человечески, особенно первое время, мы притирались друг к другу. И сейчас возникают какие-то спорные ситуации, только мы уже решаем их по-другому. Все равно все знают, что у нас в хоре нет ни одного человека, который мог бы назло что-то сделать. Кто-то очень активный, а кто-то — очень пассивный, кому-то нравится, когда поем громко и сложные произведения, а кто-то любит тихое знаменное или грузинское пение. Если у вас разница во взглядах, это не значит, что кто-то хуже или лучше тебя. Даже когда у нас люди поют и у них не совпадают тембры, они просто встают в разных местах на клиросе и все равно вместе поют.
Хор — это лучшее, что произошло со мной в жизни. Я недавно рассказывала своей подруге, что когда поют прокимен «Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса», то думаю о том, что самое большое чудо в моей жизни — это мой хор. И я благодарю Господа, Который сотворил это чудо со мной. Конечно, сложности случаются, но жестких конфликтов удавалось избегать. Были люди, которые и за спиной у меня сплетничали, и распространяли неприятные слухи. Были и те, кто пытался перетянуть людей в какой-то свой коллектив. Для меня это было самое тяжелое, наверное. Но все равно время проходит и Господь все ставит на свои места. Сейчас все пришло в норму, мне кажется. Что будет дальше — посмотрим. Как Бог даст.
Многие наши ребята повторяют две вещи, которые с ними произошли за время нахождения в хоре. Во-первых, когда они пришли в хор, они стали по-другому жить церковной жизнью, по-другому смотреть на богослужение. У многих духовная жизнь наладилась, таких примеров несколько. Это и мой пример тоже, я сама глубже чувствую через богослужение свою церковную жизнь. А еще большинство из наших ребят пришли в хор в тот момент жизни, когда им было очень плохо, когда они испытывали внутренний кризис. Мы сначала удивлялись этому, а потом это стало уже традицией, когда появляется новенький и через несколько недель признается нам, как ему было морально плохо в момент прихода к нам. Я думаю, что самое главное, чтобы хор помогал двигаться к Царствию Небесному. Если это перестанет быть так, то лучше, чтобы Господь ликвидировал нас как-нибудь, иначе все что мы делаем теряет смысл.
Литургия в СИЗО
Мои родители сначала скептически относились к моему послушанию в СИЗО. Когда папа служил в армии, он сопровождал конвой с заключенными. Но тогда, 40 лет назад, и сейчас это разные вещи, небо и земля. Я очень благодарна родителям, что, несмотря на разные взгляды по тем или иным вопросам, они всегда оставляют нам, своим детям, право выбора. Прошло уже пять лет, и теперь они по-другому к этому относятся, более спокойно.
Находящиеся там люди, как я думаю, если не совсем меняют свое мировоззрение, то, по крайней мере, после службы уже выходят из храма другими. Когда они заходят в храм, то ты чувствуешь разницу: мы пришли из внешнего мира, а они здесь находятся. Но когда все причащаются из одной Чаши, заканчивается служба, ты понимаешь, что этой разницы уже нет.
За эти пять лет я поняла, что граница между человеком в заключении и человеком вне заключения очень тонкая. Я бы даже сказала, размытая. Далеко не всегда человек туда попадает, потому что виноват или потому что действительно хотел кому-то навредить.
Господь сказал апостолам: «Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф. 4: 19). Кажется, что СИЗО (или колония) — это как раз то место, где нужно «ставить сети», чтобы больше людей приближать к Богу. Есть относительно недавнее распоряжение Святейшего Патриарха о том, чтобы в Москве назначить штат священников, которые бы совершали службы каждую неделю в каждом из СИЗО. Благодаря этому появляется регулярное взаимодействие с паствой, люди привыкают к присутствию духовенства, и становится больше шансов, что они смогут открыть свое сердце Господу. Раньше с этим было сложнее. Из-за ограниченности пространства и внутренних распорядков заключенный мог попасть на службу примерно раз в полгода.
Мы посещаем два разных следственных изолятора. В одном недавно построили отдельный деревянный храм, надеемся, что скоро его освятят. Пока Литургии совершаются в небольшом домовом храме. Туда на службу каждый раз приходят заключенные из разных камер, так что для работы с ними у священника есть только одна исповедь, Литургия и проповедь. Это ответственно, ведь за короткое время нужно расположить человека к себе и вложить в его душу слово Божие.
В другом СИЗО храм каменный, он больше, светлее, с красивыми росписями. Туда хочется приходить. Как регент могу сказать, что в этом храме стены помогают петь. Бывает, что своеобразная акустика (или ее отсутствие) очень мешает, а здесь — наоборот. Туда мы приезжаем конкретно к хозотряду. В нем около 20-30 человек, но в храм ходит меньшее количество. Но зато это группа людей, которых мы очень хорошо знаем. Знаем, когда у кого день рождения, когда кто-то выходит на свободу. Мы приезжаем и рассказываем, что у нас происходит в жизни, приходили ли к нам те, кто уже вышел. После службы иногда есть возможность выпить чай и пообщаться. Иногда просто перекинуться парой слов.
Я называю наше тюремное служение «добродетелью на блюдечке». Христос сказал: «В темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25: 34). Получается, это прямое исполнение Его заповеди. Все уже организовано, нас ждут, так что главное просто приехать ко времени и спеть службу.
Наверное, у многих людей есть ощущение, что в СИЗО сидят одни бандиты, разбойники и головорезы. Но большинство заключенных — такие же как мы, просто в других обстоятельствах. Я, конечно, не оправдываю никакие преступления. Но нужно разбирать каждый случай в отдельности.
Кстати, мы часто наблюдаем, как человек меняется. Очень много есть примеров, когда человек говорит, что ни за что не пошел бы в храм, если бы в такой ситуации не оказался. Господь буквально затащил его в храм. Одна из заключенных когда-то занималась бизнесом, и связан он был с экстрасенсами. Потом она от дел отошла, но в документах стояли ее подписи, и когда управляющий компанией нарушил закон, посадили ее. Эта женщина рассказывала, что только в СИЗО поняла, что занималась духовно опасными вещами. Что Бог уберег ее от гораздо большего зла, отправив в тюрьму. Многие заключенные повторяют эту мысль.
Я могу сказать, что эти люди умеют молиться. Они все говорят, что Бог как никогда к ним близок. И уже освободившиеся делятся тем, что в заключении молитва была гораздо горячее, чем на воле. Там совсем другой молитвенный настрой. Как отец Иоанн Крестьянкин говорил, что Небо и Бог были к нему так близко только в лагере.
Я не говорю, что жизнь там похожа на сказку и никто не унывает. Но там чувствуется, что Бог особо тянется к сердцу человека, а человек, может, и не всегда осознанно, тянется к Богу. Даже если человек первый раз пришел в храм на Литургию, все равно чувствуется. Эти люди и исповедуются по-особому. Мы, конечно, не слышим, о чем они говорят, но видим, как это происходит. Часто на службе плачут. И после каждой службы ты понимаешь, что вот, они просили благодати и получили ее, и нас тоже она касается. Получается, что не только мы приносим пользу своим служением, но и эти люди нам помогают в нашей духовной жизни.
Кстати, день рождения нашего хора мы празднуем 4 января — это день Анастасии Узорешительницы. Мы начали ездить в СИЗО через два года, как наш хор образовался. И когда началось это служение, мы поняли, что это если не самое главное, то одно из главных служений, которое вообще наш хор совершает. Мы, конечно, почитаем за честь петь у Святейшего Патриарха на службах, помогать ему молиться и радовать его. Очень любим его, дорожим его сердечным и искренним к нам отношением и добрыми словами. Но между патриаршими богослужениями мы поем очень много других.
Я думаю, что большое количество проблем наш хор избегает именно потому, что мы держимся нашего социального служения. Как говорит отец Андрей Ткачев, добрые дела как подушки безопасности. Ты делаешь свое дело, а в момент, когда должно тряхнуть, ты устоишь на своем месте, потому что тебя что-то оберегает. Много раз обстоятельства проворачивали нас через «мясорубку», но мы выходили целыми.
«Хоспис — это роддом наоборот»
С хором мы ездим в Царицынский хоспис, там помогаем, поздравляем пациентов и персонал с Рождеством, Пасхой. До пандемии старались каждый месяц давать концерты. Даст Бог, будем возобновлять это. Чувствуется, что это место, где есть Христос. И ты, с одной стороны, поешь и делаешь доброе дело, а с другой стороны, это помогает тебе самому быть живым. Координатор нашего хосписа говорит, что хоспис — это роддом наоборот. И там человека по мере возможностей готовят к переходу в вечную жизнь. В этом году на Пасху мы тоже приезжали, пели по палатам песнопения, пока местные волонтеры раздавали крашеные яички пациентам.
Мы пели отдельные пасхальные песнопения, но когда вышли, то поделились друг с другом ощущением, что будто бы отслужили целую службу. Когда ты поешь тропарь Пасхи человеку, который умрет через какое-то короткое время, ты не имеешь права петь эти слова, если ты в них не веришь. Смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав. И говоря слова «Христос воскресе!», ты говоришь: «Друзья, мы с вами еще встретимся». Если ты не будешь в это верить, то очень сильно будешь себе врать или просто сойдешь с ума.
Средняя продолжительность жизни человека, поступившего в хоспис, — три недели. Есть те, кто поступает туда и живет по полтора года. Бывают случаи, что люди выписываются. Но большинство понимает, что им осталось недолго. Поэтому координаторы, волонтеры, медперсонал и родные делают все возможное, чтобы наполнить оставшееся время жизнью и радостью. Кстати, в хосписе не очень любят грустные песни. Лучше всего публикой воспринимаются такие песни, как «Смуглянка», «Ойся, ты ойся», «Маруся». Еще лучше во время исполнения хлопать и пританцовывать. Там есть местный попугай Реваз. Он был воспитан в неблагополучной среде, поэтому не умеет разговаривать, но замечательно свистит, если ему нравится исполнение. С ним выступать еще веселее.
Многие истории, что мы знаем про пациентов хосписа, очень трогательные. Например, там лежал один музыкант, его супруга всю жизнь выступала с ним, а когда он заболел, то все время она находилась рядом. Специально для них пригласили аккордеониста и устроили романтический вечер. Накрыли стол, зажгли свечи, и у них было настоящее свидание.
Как-то наш хор пел в хосписе венчание. Там есть молельная комната, вроде часовни. Венчался пациент, который был уже на грани смерти, но еще сохранил разум. Они с женой решили, что напоследок хотят перед Богом засвидетельствовать свой союз. Этот лежачий больной через несколько дней умер, но в день его венчания был праздник и была любовь.
Есть одна общая черта между СИЗО и хосписом — ясное ощущение живого присутствия Бога среди людей. Когда ты приезжаешь из этих мест домой, то каждый раз немного меняешь взгляд на мир, на окружающих и на себя самого. Понимаешь, что временами и не живешь, а как будто существуешь. Ищешь смысл своей жизни и всегда находишь только один ответ. Настоящий смысл жизни в любви, в служении ближним и во Христе, Который посреди нас.
Храм Спаса Нерукотворного Образа в Перове
