Сегодня прощаемся с протодиаконом Евгением Трофимовым, половину своей жизни — 30 лет — прослужившим в Богоявленском Елоховском соборе Москвы. В Великую Пятницу за все эти годы он впервые не служил, уйдя в самоизоляцию, а через неделю, в Светлую Субботу, отошел ко Господу. Предварил его на этом пути — настоятель собора, протоиерей Александр Агейкин. Это уже вторая смерть от коронавируса в этом храме.
Новопреставленного отца Евгения вспоминает его двоюродный брат — протоиерей Александр Марченков, настоятель храма преподобного Марона Пустынника, что в Старых Панех.
Дети в храме
С отцом Евгением мы ровесники, вместе росли, дружили с самого детства. Наши мамы — родные сестры, родом они с Калужской земли. Там, на границе со Смоленщиной, есть такая деревенька Заборье. После разорения монастырей в ней жили монахини. К ним-то наши тогда еще маленькие мамы и бегали на службы, проводимые сестрами мирским чином. Мы потом увидим такой пример, когда окажемся с отцом Евгением у матушки Фроси — схимонахини Маргариты (Лахтионовой), последней насельницы дореволюционного Дивеева.
Сами мы с Женей росли уже в столице. Жили в Бескудниково — родня неподалеку друг от друга. Между нашими домами — минут десять пешком. Я к Трофимовым и бегал. У отца Евгения еще брат священник — служит сейчас на Антиохийском подворье в Москве в храме Архангела Гавриила и Феодора Стратилата — протоиерей Николай Трофимов. Все вместе мы — будущие священнослужители — будучи еще совсем крохами, в богослужения играли. Но все очень серьезно. Нам тогда что-то около трех лет было, а Женя, помню, уже очень четко передавал интонации, выводил голосом возгласы — точь-в-точь копируя фрагменты служб отцов Николая Петрова и Виталия Пашутова, служивших в храме Рождества Пресвятой Богородицы во Владыкине, куда мы ходили.
Детей в храмах тогда практически не было. Так на службах мы втроем, бывало, из детворы и стояли. Иногда выбирались в Крестовоздвиженский храм в Алтуфьево, но туда от остановки еще больше километра пешком идти надо было. Там настоятельствовал в то время отец Симеон Скакунов, и на богослужениях тогда из молодежи разве что еще две его дочки присутствовали. Иногда мы, дети, конечно, не выдерживали всю службу, выходили поиграть у храма, там живописные места, пруд. После в этом храме пела на клиросе мама отца Евгения — тетя Валя, Валентина Николаевна. Потом, когда уже позже туда назначили только рукоположенного отца Димитрия Смирнова, его там все полюбили — бойкого, ретивого в слове. Оказалось еще, что именно в этом храме, куда его советская власть по принципу «самый далекий от дома» сослала, до революции служили три поколения его священнического рода. Отцу Евгению отец Димитрий очень нравился. Алтуфьевский храм был для нас родным с детства. На пасхальные службы ночью тогда детей не пускали, были всякие патрули. Но днем, уже на какую-нибудь вторую-третью Литургию, нам все-таки удавалось пробраться.
Если для родителей дом есть малая Церковь…
Многие из тех, кто сейчас приходят в храм, к сожалению, не знают с детства, что такое православная традиция, не пережили все это сами с малых лет, оттого и не знают: сколько времени отводить на детскую молитву, чтобы это было не в тягость, как пробовать поститься подрастающим… Какие-то оттого бывают перегибы, в крайности родителей-неофитов заносит. С нас, маленьких, никто никогда никаких постных норм не требовал. Только уже по мере взросления мы сами начинали, смотря на взрослых, подтягиваться. Нас даже словами не надо было ни в чем специально наставлять. Если для родителей дом есть малая Церковь, то и дети органично в ней вырастают церковными.
Потом при Елоховском соборе, по благословению настоятеля протопресвитера Матфея Стаднюка, отец Евгений воскресную школу основал. Любил детей, и дети его любили. Несколько поколений воспитал. И вот, когда уже все сейчас стенают «Что за дети пошли», — «Мне дети очень нравятся. У меня дети хорошие», — отвечал.
С нами сызмальства родители вместе молились, вели разговоры на религиозные темы, даже весьма серьезные — об эсхатологии, о последних временах. Нам все это было крайне интересно. Верующие то и дело передавали друг другу от руки переписанные свидетельства о воскрешении Клавдии Устюжаниной, о стоянии Зои в Куйбышеве. Или тогда еще, начиная с 1968 года, были знаменитые явления Божией Матери в пригороде Каира — у нас передавались из рук в руки вырезки из каких-то арабских газет с фотографиями Пресвятой Богородицы над куполом тамошнего храма. Все эти современные нам чудеса тоже как-то утверждали в вере, радовали.
Времена меняются, но дух-то остается, его хранить надо и передавать дальше. Вот отец Евгений и был таким хранителем традиций и духа семейной церковности. Передавал все тем, кто следовал уже за нами. «Надо радеть, чтобы наши традиции жили в сердцах, иначе, если мы их потеряем, будет катастрофа», — вспоминал отец Евгений слова батюшки Матфея Стаднюка.
Наставлять не словом, а примером, или ничего внешнего
Потом семейство Трофимовых переехало в Тушино. Я стал к ним ездить туда. У меня в школе, конечно, были друзья, но не из церковных, и мне не хватало этого общения. В субботу вечером мы старались все вместе выбраться на всенощную. Но даже если не получалось, то дома обязательно вставали на молитву. Старались провести это время благоговейно. Читался один акафист Спасителю, потом другой — Божией Матери, Евангелие. Книг тогда богослужебных особо не было. Но мы читали и жития святых в Четьях-Минеях святителя Димитрия Ростовского. Сначала вместе со взрослыми. А потом, бывало, и сами, дети, сядем, читаем вслух.
Его родители были необыкновенными людьми. В те времена найти себе духовного отца было сложно. Особенно молодых окормлять священники боялись — могли последовать прещения. А дядя Слава, Вячеслав Николаевич, папа отца Евгения, был духовный человек. Наставлял не словами — примером. Но не внешним неким напускным благочестием, как раз-таки этих у него даже примет не наблюдалось: был всегда гладко выбрит, даже как-то импозантен, при том, что жили они очень бедно, — а скорее своей молитвенностью, мирностью духа, нерассеянностью ума — о возможности жить со Христом и в те, при советской власти, времена свидетельствовал.
Дядя Слава всю жизнь пел в хоре на Антиохийском подворье. Жалование было более чем скромным. Но он ни своему призванию славить Бога не изменял, ни от рождения детей они с супругой не отказывались. Для нас, малышни, даже при нехватке средств всегда устраивались выезды на ВДНХ — на каруселях покататься, да в зоопарк нас водили. Это всегда было событие — именно потому, что случалось нечасто, из-за нехватки у взрослых денег, да и времени. Хотя, опять же, на нас времени тогда не жалели.
У меня отец погиб, когда мне было пять лет. Дядя Слава мне в какой-то мере заменил отца. Я в их семье проводил и все лето. Помню, мы выходили играть во двор, и если в этот день не было вечерней службы, кто-то из ребят поднимется было домой, — жили они в пятиэтажке, — а там дядя Слава и объявит: «Все, сейчас собираемся читать акафист». И тот кричит нам в окошко: «А у нас сейчас акефир!» — был у нас такой позывной. Иные думают, что полдничать ребята пойдут, а это значило: акафист читать будем. И никто из нас не жалел, что нашу детскую возню прервать придется, наоборот, даже как-то внутренне ждали этого момента. Все по очереди читали икосы, — это все каким-то очень важным служением ощущалось. Евангелие все вместе читали. В целом это занимало где-то полчасика.
Тепло от этой семьи распространяется на многих
А так мы были дети как дети. Летом ходили купаться на канал им. Москвы. Гоняли в футбол. Настольный теннис любили, бадминтон. Зимой — хоккей. В теплое время еще была забава — луки делали. Ветку согнешь, веревочку натянешь, и давай пулять — у кого дальше стрела улетит. А то придумали: сняли дужку с металлического ведра — вот это был самый дальнобойный лук! Женя всегда такие ноу-хау придумывал, его стрелы точнее и дальше, чем у всех нас, просвистеть могли.
Еще мы тогда много читали. Перечитав все книги, которые были дома, повадились в библиотеку наведываться. Мальчишкам, разумеется, всякие приключения нравятся. Джеймса Фенимора Купера «Зверобой», например, проглатывали взахлеб. Или позже, помню, Владимира Солоухина «Олепинские пруды».
Память у отца Евгения замечательная, он и спустя годы мог своим воспитанникам пересказывать что-то интересное. Но не давил ни на кого, как это бывает у неофитов-миссионеров. Есть такое выражение: «Мы заменили подвиг веры благочестием». А подлинная вера — когда знаешь, что Бог Сам, когда Ему нужно будет, каждого человека обратит к Себе и в Церковь приведет. Святитель Игнатий (Брянчанинов) тоже в отношении духовной пищи говорил: «Лучше недогрузить, чем перегрузить». Так отец Евгений и действовал. Исходил из того, что сами дети усвоить могут. Рассказчик он отменный. Мог даже что-то спародировать — до колик в животе смешно получалось. Весельчак. Юмор любил. Но без сарказма, чтобы никого никогда не обидеть. Пошутить мог над какими-то обстоятельствами, над собой, но ни в коем случае над кем-то.
К людям всегда был необычайно расположен. Не мог отказать человеку, если от него, конечно, не требовалось что-то вопреки его совести. Шел, по мягкости своей, навстречу, даже если самому ему это причиняло какие-то неудобства, трудности, — переступал через себя. Это у него от отца. Дядя Слава тоже был любвеобильный человек. Тепло от этой семьи распространяется на многих.
Духовный авторитет отца в семье
Детворой мы шибко любили еще и в кино бегать. Особенно военные фильмы смотреть: «Ставка больше, чем жизнь», «Четыре танкиста и собака» и т.д. Что-то по телевизору в программе вылавливали. У Трофимовых телевизор то появлялся, то исчезал. Дядя Слава посмотрит-посмотрит на нас, как мы пялимся в этот экран, забыв все на свете, — раз, и кому-то отдаст этот ящик. А потом глядь — мы к соседям приноровились ходить — вернет. Но мы тогда все же дозированно все смотрели, не то, что сейчас молодежь «зависает» в компьютерах и планшетах. Во время постов у нас тогда телевизор однозначно не включался. Накануне великих праздников, всенощной под воскресенье — тоже.
Духовный авторитет отца в семье был непререкаем. Все вопросы духовной жизни решались дома. Это был для нас еще и духовный отец. Когда пришло время поступать в пионеры, дядя Слава нас не благословил. На Женю тогда такие гонения в школе обрушились, что он поседел. Представляете, в 8-м классе поседел мальчишка! Учительница двойки ставила, просто затравливала. Так и пришлось из этой школы перевестись — жизни уже не давали.
Вот такую закалку веры благословлял отец своим сыновьям еще в школе пройти. Потом и отцу Николаю в армии много всего претерпеть пришлось, чтобы от веры не отречься. Дядя Слава нас всех, безусловно, и от комсомола уберег. А значит, о поступлении ни в какое высшее учебное заведение не могло быть и речи, но в этом тоже и было воспитание выбора приоритетов жизни, исповедничества.
Мама необыкновенной доброты
А какая мама была у отца Евгения! Незабвенная тетя Валя. Ни отец Евгений, ни отец Николай потом так и не смогли найти себе матушек, возможно, потому что был пример матери, а таких просто больше нет. Рукополагались целибатом. Настолько мама была религиозно глубокий человек. Хлебосольная хозяйка — и это при их более чем скудных средствах — всегда находила, что поставить на стол. Кто бы когда ни пришел. Не было никаких проблем — тут же становилась чистить картошку, нажарит ее, накормит. Все их гости были просто избалованы ее вниманием. Необыкновенной была доброты.
Сама она никогда не работала. В семье было пятеро детей. Мама ими и занималась. Дома всегда идеальный порядок. Это при пяти-то детях, четверо из которых мальчуганы, и только одна девочка! Все у нее всегда такие опрятные, чистенькие ходили. Она могла уже за полночь сидеть — выводить там какое-то микроскопическое пятнышко на мальчишеской рубашонке. Вот так их и воспитывали: самой атмосферой в доме, отношением друг к другу, тщательностью во всем, молитвой, трудолюбием, самоотвержением.
Потом уже, когда дети подросли, тетя Валя так и оставалась такой рачительной. Стала ездить с дядей Славой в Антиохийское подворье петь за службами. А если кто в храм какие-то вещи принесет, узнавала, где есть многодетные семьи, испытывающие нужду, могла еще сама и поехать куда-то на другой конец Москвы — отвезти большие сумки с пожертвованным. Никогда не считалась со своим здоровьем. Очень жертвенный человек.
Потом у нее случился инсульт, после первого она восстановилась, но через год инсульт повторился. И тогда она уже слегла, ее парализовало. Для дяди Славы это был удар. Он тогда ушел в затвор. Постоянно молился. Только выйдет, посидит рядом с женой. За ней тогда отдельно женщина ухаживала. А сам дядя Слава через какое-то время очень быстро сгорел — буквально за месяц — от рака. Это было, уже когда сыновья служили в храмах.
Никогда не доказывал свое превосходство над другими
После школы мы с Женей вместе поступили в училище при Академии медицинских наук. Три года отучились. Потом он еще недолго лаборантом поработал.
На это время пришлись его занятия карате. Тогда, в конце 1970-х, это только входило в моду. Потом он пошел в армию, где, кстати, сам организовал секцию и учил желающих этой японской технике защиты и нападения. Но сам он был очень жалостливый. В этих спаррингах для него ударить кого-то было то еще испытание. Тяжелее всего давалось. Действовал с большой осторожностью, чтобы не навредить.
Он и в спортивных играх не был никогда азартным. Сам процесс — шайбу погонять — мог его увлекать, но так, чтобы во что бы то ни стало победы добиваться, доказывать свое превосходство над другими, — никогда.
В нем не было самолюбования. Напрочь эта хворь тщеславия отсутствовала. Хотя он и был в отца — очень красив. Следил за собой — это от мамы: всегда был во всем чистом, наглаженном — даже стрелки на брюках заутюживал, ботинки до блеска начищал. Он просто так был воспитан.
Хотя жизнь у него была чрезвычайно напряженной — постоянно в служении. Если и выдавался день, лишний час — это как раз прийти в себя: выспаться, помыться, постирать, погладить, убраться. Заботился он о себе всю жизнь во взрослом возрасте сам.
А по складу был очень домашним человеком. Какой бы из него вышел семьянин! Был однолюбом. Не часто, как это бывает по молодости, влюблялся. Приглянулась ему как-то девушка, они даже встречаться стали. Дело уже до свадьбы дошло. Как раз вопрос о его рукоположении в Патриархии поставили. Через неделю Венчание. А за два дня до таинства она вдруг спохватилась: «У нас же дача (из состоятельной семьи была), а тебе в субботу-воскресение служить? А там сила мужская нужна». Так Господь и отвел. Женя даже отвечать ничего не стал. Всего себя отдал на служение Богу и людям.
Он всегда был наполнен какими-то внутренними событиями
Но, при всей своей компанейскости и открытости людям, был в родителей — внутренне собран. Куда-нибудь отправится — даже к нам приедет погостить — полдня побудет, и уже не мог, его назад, домой тянет.
Мы все переживали: как же он в армию пойдет? Но Господь его определил в очень тихое место под Киржачом — такой военный городок, а скорее поселочек Дубки, вокруг лес. База ПВО — там его взяли быстро в штаб. Женя с детства рисовал, писал прекрасно. Еще мальчишкой возьмет, бывало, репродукцию картины какого-нибудь известного художника, запросто перерисует. Потом даже икону, знаю, написал, она в его келейке висела.
Иногда его с места службы, из этой Владимирской глубинки, отправляли в командировки в Москву: за красками, за ватманами. И он мог тогда дома переночевать, утром сходить в церковь, причаститься. Вот это была милость Божия! Так потихоньку в армейскую службу и втянулся. Демобилизация уже вот-вот, а он как-то без энтузиазма. И не дожидался этого момента, предвкушая восторги, как иные… Просто жил и жил. Он всегда был наполнен какими-то внутренними событиями.
Вернувшись в Москву, сразу же устроился чтецом — сначала в храм иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Калитниковском кладбище, а потом, когда мой брат отец Вячеслав уже служил в Елоховском соборе, он позвал его туда. У отца Евгения был очень красивый голос. Он во всем был самоучка — как мог, сам развивал, ставил его. Распевался. Мог, услышав какую-то оперу, на слух арию воспроизвести. Когда его было позвали на повышение квалификации, отец Матфей Стаднюк остепенил его: «Твое повышение квалификации здесь, в соборе». Так он и служил всю жизнь безотлучно. Для него даже вопроса не возникло после демобилизации: как дальше жить? С детства уже был наставлен примером отца — нацелен на церковное служение. Так и жил всю жизнь: храм — дом.
«Служи всем и будь сокрыт ото всех»
Единственное, один раз выбрался в Псково-Печерский монастырь — вернулся просто с колоссально важными для него впечатлениями и такой небесной радостью! Он как будто потом всю жизнь это сокровище хранил. Не разглашал.
Святые отцы вообще советовали даже о веянии благодати не распространяться особо. Это по принципу Исповеди: то, что мы рассказываем, как бы объективируется и отходит от нас, перестает быть нашим внутренним переживанием. Делиться чем-то духовным можно разве что это реально может кому-то помочь, укрепить в вере, а в других случаях лучше не расточать сокровенного. «Служи всем и будь сокрыт ото всех», – говорил святитель Филарет Московский.
Я не знаю подробностей, с кем там отец Евгений в Печорах общался, – но какие-то это были очень знаменательные для него встречи. Там же тогда старцев столько было! А он целую неделю там, в Псково-Печерском монастыре, пробыл. Ему на всю жизнь хватило. Вот как надо паломничать.
Встречи в Дивеево. Дух сохраняется и при разрушенных обителях
А еще где-то в 1983-м году мы все вместе — братья, которые стали потом священниками: его брат Николай и мой брат, тогда уже отец Вячеслав, да мы с Женей, я уже был семинаристом, — поехали на машине в Дивеево! Ничего не загадывали, но приехали прямо на день памяти матушки Александры — преподобной основательницы обители. Остановились мы в домике на Лесной, где жили монахини, — у матушки Фроси.
Сам Дивеевский монастырь был тогда разрушен. Жутковато: огромные соборы в запустении. На крышах — березки. Где-то внутри, чуть ли не в алтаре, безбожники туалет устроили…
Местная жительница провела нас по Святой канавке. В народном предании хранилась память, где точно она пролегает. Хотя частично ее богоборцы и завалили, но специально верующими были как ориентиры рассажены деревья.
Пошли мы на канавку рано-рано утром, еще затемно, до 5. Потому что милиция там облавы подстраивала. От них обычно откупались. Может быть, для этого они и патрулировали этот участок…
Как же мы любили, почитали батюшку Серафима! Постоянно акафисты ему все вместе пели, для нас в то опасливое время побывать в местах, связанных с жизнью преподобного, — было чудо, словами не передашь какое.
У матушки Фроси служились службы, такие же, какие довелось нашим мамам в детстве в избе у монахинь застать… В тот раз с нами в домике оказался еще и какой-то священник из Риги. Мы все тогда жили, не зная друг о друге, но стоило где-то собраться, как чувствовался единый дух: Церковь Христова, Единая Соборная Апостольская Святая.
А наутро приехала съемочная группа во главе с тогда еще Георгием Шевкуновым, будущим митрополитом Псковским и Порховским Тихоном. Так он свой фильм «Сказы матушки Фроси о монастыре Дивеевском» и снимал. Помню, в источнике вместе купались. Их тоже было несколько человек — отец Кирилл (Павлов) прислал их, парней, помочь монахиням на огороде. Потом мы с Гошей иногда уже в Москве общались, встречались в Елоховском соборе, вместе гуляли.
Делись своим церковным опытом с другими
Имея с детства пример родительской заботы и тепла, всю свою жизнь отец Евгений кого-то ненавязчиво опекал. В Елоховском, ранее бывшем кафедральным, соборе молодые диакона и священники Москвы проходят сорокоуст — служат свои первые 40 служб. Это всегда трепет необычайный. Если рядом с тобой кто-то доброжелательный из старших, кто тебя не укоряет, а просто подсказывает тебе, разъясняет все, ты как-то и сам успокаиваешься вдруг, соображать начинаешь, становишься увереннее. Отца Евгения все, кого я знаю, из московского духовенства за свои сорокоусты, и вообще за встречи по жизни, с благодарностью вспоминают.
Я вчера звонил протоиерею Александру Доколину, настоятелю храмового комплекса при Алексеевской больнице, где мы и отпеваем отца Евгения, так он тут же отозвался: «Он же меня при рукоположении вокруг престола водил! Я его вспоминаю с такой теплотой!» «Надо же, — говорит, — такое непосредственное участие проявил ко мне тогда отец Евгений».
И все так по-доброму сразу же перечисляют что-то конкретное, без раздумий. Вера-то — она в делах.
Особенно отец Евгений всегда стремился помочь тем, кто воцерковлялся уже во взрослом возрасте, не зная с детства Церкви. Он точно делился своим церковным детством с такими, как бы восполняя их пробелы. В него-то самого с малых лет родителями все духовное просто с лихвой вкладывалось — на всех хватает.
Отца Евгения и похоронили рядом с папой и мамой, рабами Божиими Вячеславом и Валентиной, на Николо-Архангельском кладбище.
Всю жизнь с молитвой
Он в свое время очень тяжело переживал расставание с родителями, когда они отошли в мир иной. Настолько они все в семье были едины — как сообщающиеся сосуды. Он весь тогда ушел в службу. Все более стал любить приписной к Елоховскому храм мученика Никиты на Старой Басманной улице.
Все-таки в большом, ранее кафедральном соборе, особенно во время каких-то ответственных Патриарших служб, испытываешь большое напряжение, все должно быть на подъеме. Не всегда удается сосредоточиться, самому обратиться внутрь себя. Больше думаешь о том, чтобы помочь всем многочисленным собравшимся проникнуться этой высотой и глубиной богослужения. Весь на пределе. Сложно тогда не утратить чувства внутренней тишины. А если этой торжественности уже слишком много, и так изо дня в день и всю жизнь, то, конечно, уже тянуло туда, где службы покамернее и попроще, где можно тихо помолиться самому.
Служил он часто. И вообще молитвы не оставлял. У него как сложился с детства навык молитвы, так он всю жизнь с молитвой и прожил.
Протоиерей Александр Марченков
Подготовила Ольга Орлова
