В эти новогодние праздники в Зале церковных соборов Храма Христа Спасителя прошла необычная рождественская елка. Вместе с детьми заключенных из следственных изоляторов Москвы туда пригласили детей сотрудников столичного управления ФСИН. Оплатили мероприятие прихожане московских храмов. Один из организаторов мероприятия, старший священник Бутырского СИЗО протоиерей Константин Кобелев рассказал «Ленте.ру» об особенностях тюремного церковного служения и о том, как сделать из «хаты» общину, а из арестанта — апостола.
― Так ли нужны священники в тюрьме?
― Когда начал служить в тюрьме, казалось, что заключенным неважно, куда ходить, лишь бы выйти из камеры. Сидят в четырех стенах месяцами, а тут, пожалуйста, православный храм, служба, проповедь. Но однажды во время обхода я увидел, как арестантов выводили на прогулку. И вот из большой камеры на 20 человек на свежий воздух выходят единицы. А в храм, охотно идут все, ждут, когда придет очередь. Значит, все-таки дело не только в том, чтобы куда-то выйти.
― Как относятся заключенные к людям в рясе? Доверяют?
― В 2003-м мы только начинали регулярные богослужения в 3-м СИЗО. Люди относились к нам настороженно. «Что это у вас такое? Какая-то акция? Потом вас опять не будет?», — читалось в глазах заключенных. Но со временем это ушло.
В Бутырке, что хорошо, есть звонница. Перед каждой службой — колокольный звон, который слышно почти во всех камерах. И это важно. Это воодушевляет людей. Заставляет подумать о Боге, что в тюрьме особенно важно. Мы стараемся помогать заключенным не только духовно, но и как-то еще. Кому-то нужны очки, другому — теплые вещи для этапирования зимой в колонию.
― Где в тюрьме находится церковь?
― В корпусе тюремной больницы, со всех сторон окружен больничными камерами. Это хорошо. Чтобы попасть в другие корпуса нам нужно специально договариваться, а здесь мы можем бывать хоть каждый день. Порой человек ломается, просто не выдерживает тюремного содержания, и организм дает сбои. Такому особенно важна духовная поддержка. Его чаще следует исповедовать и причащать.
― Много ли заключенных посещают храм? Не все же православные.
― За год церковную службу посещают порядка полутора тысяч заключенных. Пишут заявление, и их приводят. В порядке очереди. Многим приходится очень долго ждать. Иногда до полугода. Из тех, кто приходит в храм, три четверти причащаются, что значительно больше, чем в обычном приходском храме.
― Как к вам относятся мусульмане? У них есть возможность общаться со своим духовенством?
― Раньше в тюрьме не было мечети и синагоги. В нашу церковь приходили все, вне зависимости от вероисповедания. Не было другого места, где помолиться. Интересно, что даже мусульмане ощущали здесь некое присутствие Бога.
Вообще, у меня на глазах происходило развитие религиозного сознания последователей пророка Мухаммеда. Со временем они начали как-то противопоставлять себя христианам. Препятствовать обрядам. К примеру, во время нашего обхода камер на праздники, когда мы спрашивали о нуждах заключенных, мусульмане демонстративно проводили намаз.
― Демонстративно?
― Дело в том, что этот мусульманский ритуал проводится в определенное время. А если мы в течение двух часов ходим по камерам и везде намаз, то получается, что это уже демонстративные действия. А еще, когда мы проводили крестный ход, кричали «Аллах акбар!».
В отсутствие мусульманских священников заключенные объединялись вокруг авторитетных сокамерников, которые, не имея глубоких знаний, принимались что-то там религиозное, по-своему, закручивать. Но с появлением мечетей и имамов эти выскочки утратили свой авторитет. Произошел переход на новый этап, и протесты утихли.
― Каково отношение к религиозной жизни у верующих заключенных?
― Встречаются две позиции. Первая такая: «Я ходил в храм регулярно. Потом жизнь закрутила, перестал. Забыл о Боге и его заповедях. В результате попал сюда».
Вторая: «На свободе заходил порой в церковь, чтобы свечку поставить. Не больше. А оказавшись здесь, почувствовал необходимость приобщиться».
― Исповедуются, каются?
― Да. Причем на исповеди в тюрьме люди чаще осознают себя грешными, чем на свободе. На воле, бывает, слышишь, что «жена заставила сходить». Спрашиваешь о том, в чем желает покаяться, а в ответ: «Мне, в общем-то, не в чем». В СИЗО такие слова редко услышишь.
― Случается, что человек на исповеди рассказывает больше, чем на допросе?
― Прежде такое было редко, а теперь случается. И довольно часто. Вплоть до того, что человеку вменяют незначительное преступление, к которому он даже и не причастен, но на нем есть убийство, совершенное еще давно, в юности. Он об этом рассказывает, кается. Чтобы донести на этого человека и речи не может быть, но что ответить грешнику? Тогда уже советуешь не отпираться и принять то наказание, что грозит сейчас.
― Религиозная жизнь предполагает множество обрядов. Ваши прихожане попадают в храм раз в полгода. Разве этого достаточно для полноценного воцерковления?
― Арест, тюрьма — крутая перемена в жизни человека. Колоссальный удар. Это заставляет многих пересмотреть свое мировоззрение. И здесь большое значение имеет наличие православной общины в камере.
Помню, когда служил в Краснопресненской тюрьме (раньше она была пересыльной, а потом приобрела статус обычного СИЗО), мне пожаловались, что заключенным запрещают хранить религиозную литературу. А, согласно распорядку, каждому из них разрешено иметь по десять книг. Оказалось, что в камере на двадцать человек было уже больше 200 разных изданий. И они хотели еще. Такая у людей была тягой к духовному просвещению.
― Но может ли книга заменить священника?
― Однажды в эту самую камеру подсадили мусульманина. Его звали Илиас. Через некоторое время я его крестил как Илью. Я его долго расспрашивал. Нужно ли тебе это? Как к твоему решению отнесутся родственники? Но он был уверен и действовал осознано.
― Прозелитизм прямо какой-то...
― Причина, как мне кажется, была в том, что он попал не в «хату» (камера на воровском жаргоне), а в общину людей, старающихся перестроить свои сломанные жизни по евангельским принципам. В меру сил, конечно.
― А христиане в ислам переходят?
― Бывает, что православный попадает в камеру к мусульманам. Ему там сложно. Однако случаев перехода в ислам на моем веку еще не было.
― Что читают православные в тюрьме?
― Люди тут, конечно, разного интеллектуального уровня, но порой они читают такие серьезные духовные книги, до которых даже у нас, священников, руки не доходят. Читаем в основном современных авторов, чтобы подготовится к проповеди и так далее. А в тюрьме в ходу аскетические труды древних отцов Церкви, пустынников. Книги берут при посещении храма. Там стоит книжный шкаф, который мы постоянно пополняем.
― Отправляясь в колонии, они забирают литературу с собой?
― Да. Получается, что Москва снабжает духовной литературой весь наш российский, так сказать, «архипелаг Гулаг». В своих проповедях к заключенным я частенько говорю, что мы вас посылаем, как апостолов. Если в той колонии, куда вас отправят, нет храма — стройте его. Есть переоборудованная камера — добивайтесь строительства отдельного здания. Создавайте полноценные общины.
― Поддерживаете ли вы связь с теми, кто ушел по этапу?
― Сложилась хорошая традиция переписки между прихожанами столичных храмов и заключенными в колониях. Этим занимаются многие. Есть и специальные центры переписки.
Вначале просто отвечают на какие-то вопросы осужденных, а потом уже предлагают дистанционное обучение: присылают задания и так далее… Из некоторых заключенных в будущем выходят насельники монастырей.
― С осужденными пожизненно переписываетесь?
― В храме святителя Николая в Бирюлеве служит диакон Кирилл Марковский. Он переписывается с пожизненно осужденными, выезжает к ним в особые колонии, где те содержатся.
Многие из отбывающих пожизненный срок обретают смысл жизни в вере. И эта вера приносит плоды — когда в своих письмах заключенные заговаривают о нуждах других людей, даже находящихся на свободе.
― Из регионов часто приходят сообщения о побоях и жестоком обращении с заключенными в колониях. А как обстоят дела в московских СИЗО?
― Еще десять лет назад приходилось слышать от сотрудников ФСИН: «О ком вы просите, батюшка, кому вы помогаете?» Царило мнение, что если человек сидит, даже под следствием, то он виноват. Сейчас ситуация изменилась. Уже лет пять назад сами надзиратели стали мне рассказывать о случаях, когда невиновные люди попадали за решетку.
― Видите в этом заслугу Церкви?
― Думаю, что позитивные изменения происходят в том числе и под влиянием богослужений. Ведь сотрудники присутствуют на каждой Литургии и волей-неволей приобщаются к этому соборному делу. Хотя, конечно, стену между надзирателем и заключенным, выстроенную под влиянием старых воровских законов, разрушить не просто.
― Молятся ли ваши прихожане за своих жертв?
― Мы проводили экспериментальные недели молитв и молились о жертвах преступлений. Это очень важно. Есть преступник, и есть потерпевший. Первый в тюрьме попал в храм, покаялся, и у него в душе воцарился мир. А его жертва в плену собственных переживаний, одержима жаждой мести, сжигающей изнутри. Человек находится в настоящем аду. Еще неизвестно, кто из них в тюрьме, а кто на свободе.
― Стремятся ли преступники к примирению с потерпевшими?
― На Западе практикуют такие вещи, когда преступник и его жертва связываются друг с другом, примиряются. У нас это пока практически невозможно. Мы пытались провести аккуратно такие эксперименты. Не получалось. Уровень взаимной ненависти слишком высок.
Надо возлюбить врагов, конечно, но к этому следует идти поэтапно. Нельзя от ненависти сразу перейти к любви. Первым делом человек должен ощутить безразличие. Миновать эту нулевую точку.
― Жертве тяжело примириться из-за пережитых страданий. А что мешает преступникам?
― Многие заключенные осознают свою виновность в содеянном, но ненавидят тех, кто их отправил за решетку. Человек чувствуют себя оскорбленным, мучается. Приходит в храм, хочет причаститься, но видно, что объят злобой. Что здесь можно сказать? «Отдай своих обидчиков в руки Божьи, пускай Он их накажет».
Требовать любви мы не можем, но отречься от обидчика и самой обиды — вполне. С такой установкой люди меняются, чувствуют облегчение, освобождение. Если у человека рана, она должна зажить, а ковыряясь в больном месте, можно до гангрены дело довести. Забыть надо с двух сторон: и потерпевшему, и осужденному.
― Каково отношение к преступникам у тех прихожан, которые собирают для них деньги, пишут им?
― Обывательская ненависть к преступникам зачастую связана со страхом стать одним из них. Христианское же отношение к криминалу давно известно. Мы должны ненавидеть грех, не оправдывать его, бороться, но бессмысленно обращать весь свой гнев на самого человека. Нужно помнить, что все мы грешные. При этом, конечно, есть отъявленные злодеи, для которых тюрьма — дом родной.
― С такими тоже общаетесь?
― Совсем опасных преступников в храм не выводят. Но мы все равно идем к ним во время обходов. Среди них есть те, кто принципиально не принимает помощи от прихожан: «Это что старушки ваши? Я их ненавижу!» Недавно встретился такой, но это какой-то серийный маньяк.
― Может, и не ходить к таким? Больше времени уделять тем, кто не безнадежен.
― Существует порочный круг «око за око». Злоба одного рождает злобу другого. Изменить это можно только любовью. Если взять общество в целом, то отъявленных бандитов в нем не так много. И тюрьма — это место их средоточия, некая обитель зла. Я убежден, что именно в местах лишения свободы требуется проводить мощную миссионерскую деятельность. Здесь происходит наиболее эффективное, целевое приложение добра.
― Как относятся к священникам хранители блатных традиций?
― Воровские законы во многом сформировались во времена массовых репрессий 30-х. Тогда среди заключенных было много священников и верующих. Так называемые «понятия» впитали в себя некоторые евангельские принципы, правда, в причудливой форме. Существует конкретный запрет на матерную ругань, а человека, нецензурно поминающего чью-то маму, могут даже зарезать после нескольких предупреждений.
Но в общении со священниками представители этой субкультуры не используют блатного жаргона. Разговаривают скромно, не демонстрируя своего авторитета, пренебрежения к закону: «Да, вот я, батюшка уже третий раз согрешил…»
― Где три, там и четыре. Может, ваша работа — попытка вычерпать море ложкой?
― Реабилитация осужденных — большая проблема. От качества этой работы зависит и количество рецидивов. До сих пор многие люди, после больших тюремных сроков, буквально стремятся обратно за решетку.
― Почему?
― Человек привыкает к жизни в отряде, в общине. А на воле он остается один. Поэтому следует развивать появившиеся сейчас небольшие реабилитационные центры, в которых освободившиеся заключенные могут жить и трудится вместе. Легче исправляется человек, у которого есть семья. Труднее тому, кто на свободе находится среди «дружков» — тех, кому преступная жизнь все еще по душе.
― Родственники заключенных к вам приходят?
― Да, и мы прилагаем максимум усилий, чтобы поддержать их. Вот и на праздничном концерте в Храме Христа Спасителя были семьи людей, отбывающих наказание в изоляторах. Я видел, как заботилась о детях осужденных ветеран городского управления ФСИН. Это очень интересное и важное начинание, которое нужно поддержать.
― Кто решил устроить столь необычный праздник?
― Еще год назад эта идея возникла у епископа Иринарха, возглавляющего нашу тюремную миссию. Мы заручились поддержкой Патриарха Кирилла, а средства, миллион рублей, собрали прихожане московских храмов в день милосердия к заключенным. Еще благотворители некоторые подключились.
― Какова была атмосфера? Не возникало какой-то неловкости или напряжения?
― Ребят, конечно, старались как-то занять, чтобы они преодолели стеснение. Но так ведь происходит на любых торжествах, где собираются незнакомые люди. Никаких барьеров между детьми на празднике не ощущалось. Одни со смехом гонялись друг за дружкой возле большой елки, где для них устроили разные конкурсы. Другие занимались на мастер-классах по рукоделию.
Никто не акцентировал внимание детей заключенных на том, что в зале сидят и те, кто сторожит их родителей. Хотя те, кто постарше, прекрасно это понимали, как и то, что не тюремщики виновны в их бедах.
Беседовал Сергей Лютых
